Хорошо помню август 1974 года. Во Владивосток приехала группа московских художников и поэтов. Я, молодой историк, год назад получивший университетский диплом, стою среди встречающих на остановке «Вторая Речка», куда подруливает автобус из аэропорта. Один из поэтов, Илья Фаликов, соскочив на тротуар, покупает у старушки огромный букет цветов, кладет на скамейку и негромко говорит: «Осипу…»
Наверное, с того момента я поверил, что легенда о Мандельштаме — не пустой звук. И почти полвека иду по его следам, занесенным декабрьской пургой 1938 года…
Лагерь
Письмо Осипа Мандельштама брату:
«Дорогой Шypa! Я нахожусь — Владивосток, СВИТЛ ,11-й барак. Получил 5 лет за к.р.д. по решению ОСО. Из Москвы из Бутырок этап выехал 9 сентября, приехал 12 октября. Здоровье очень слабое. Истощен до крайности, исхудал, неузнаваем почти, но посылать вещи, продукты и деньги — не знаю, есть ли смысл. Попробуй всё-таки. Очень мёрзну без вещей. Родная Наденька, не знаю, жива ли ты, голубка моя. Ты, Шура, напиши о Наде мне сейчас же. Здесь транзитный пункт. В Колыму меня не взяли. Возможна зимовка.
Родные мои. Целую вас. Ося.
Шурочка, пишу ещё. Последние дни ходили на работу, и это подняло настроение. Из лагеря нашего, как транзитного, отправляют в постоянные. Я, очевидно, попал в «отсев», и надо готовиться к зимовке. И я прошу: пошлите мне радиограмму и деньги телеграфом».
От станции Вторая Речка до места назначения поэту предстояло пройти в колонне з/к около четырех километров. До наших дней сохранились лагерные ворота. По документам и старым картам сейчас известно, что особо секретный Владивостокский пересыльный пункт — Владперпункт, транзитная командировка — общей площадью семь гектаров находился в районе нынешнего Моргородка, городского района недалеко от центра.
В конце 1980-х годов уже после первых публикаций я получил около сотни писем. Каждое — на вес совести. Писали со всех уголков необъятной страны. В конвертах помимо писем были чертежи и рисунки лагерной территории. А Ариадна Белова, внучка основателя и первого редактора газеты «Владивосток», прямо на месте показала мне расположение женских бараков на западном склоне Саперной сопки; там она ожидала отправки на Колыму только за то, что родилась и провела первые девять месяцев своей жизни в Харбине.
А еще Белова привела с собой Олега Максимова — крупного ученого-химика, арестованного в декабре 1936 года. Конечно, нас не пропустили на территорию войсковой части, бывшую лагерную, но Максимов, отбывавший строк на Колыме, указал на северном склоне сопки место своего 11-го барака…
Того самого, куда через два года после Максимова приведут заключенного Мандельштама.
Хорошо помню август 1974 года. Во Владивосток приехала группа московских художников и поэтов. Я, молодой историк, год назад получивший университетский диплом, стою среди встречающих на остановке «Вторая Речка», куда подруливает автобус из аэропорта. Один из поэтов, Илья Фаликов, соскочив на тротуар, покупает у старушки огромный букет цветов, кладет на скамейку и негромко говорит: «Осипу…»
Наверное, с того момента я поверил, что легенда о Мандельштаме — не пустой звук. И почти полвека иду по его следам, занесенным декабрьской пургой 1938 года…
Лагерь
Письмо Осипа Мандельштама брату:
«Дорогой Шypa! Я нахожусь — Владивосток, СВИТЛ ,11-й барак. Получил 5 лет за к.р.д. по решению ОСО. Из Москвы из Бутырок этап выехал 9 сентября, приехал 12 октября. Здоровье очень слабое. Истощен до крайности, исхудал, неузнаваем почти, но посылать вещи, продукты и деньги — не знаю, есть ли смысл. Попробуй всё-таки. Очень мёрзну без вещей. Родная Наденька, не знаю, жива ли ты, голубка моя. Ты, Шура, напиши о Наде мне сейчас же. Здесь транзитный пункт. В Колыму меня не взяли. Возможна зимовка.
Родные мои. Целую вас. Ося.
Шурочка, пишу ещё. Последние дни ходили на работу, и это подняло настроение. Из лагеря нашего, как транзитного, отправляют в постоянные. Я, очевидно, попал в «отсев», и надо готовиться к зимовке. И я прошу: пошлите мне радиограмму и деньги телеграфом».
От станции Вторая Речка до места назначения поэту предстояло пройти в колонне з/к около четырех километров. До наших дней сохранились лагерные ворота. По документам и старым картам сейчас известно, что особо секретный Владивостокский пересыльный пункт — Владперпункт, транзитная командировка — общей площадью семь гектаров находился в районе нынешнего Моргородка, городского района недалеко от центра.
В конце 1980-х годов уже после первых публикаций я получил около сотни писем. Каждое — на вес совести. Писали со всех уголков необъятной страны. В конвертах помимо писем были чертежи и рисунки лагерной территории. А Ариадна Белова, внучка основателя и первого редактора газеты «Владивосток», прямо на месте показала мне расположение женских бараков на западном склоне Саперной сопки; там она ожидала отправки на Колыму только за то, что родилась и провела первые девять месяцев своей жизни в Харбине.
А еще Белова привела с собой Олега Максимова — крупного ученого-химика, арестованного в декабре 1936 года. Конечно, нас не пропустили на территорию войсковой части, бывшую лагерную, но Максимов, отбывавший строк на Колыме, указал на северном склоне сопки место своего 11-го барака…
Того самого, куда через два года после Максимова приведут заключенного Мандельштама.
Свидетели
По крупинкам — рассказам, письмам, чертежам — удалось восстановить историю лагеря и привязать его к местности. Однако попасть туда было крайне сложно — там развернули воинскую часть. Благо в ней служил истинно русский офицер (имени называть на всякий случай не буду), который во время своего дежурства всегда шел мне навстречу и пропускал на территорию. Под удивленными взглядами его сослуживцев мы вместе с приставленным ко мне матросиком отмеряли шагами расстояние от бывших лагерных ворот до бани, до карьера, до мандельштамовского барака…
Тогда же я познакомился с Алексеем Петровичем Матвеевым, завотделом «Дальстроя», отвечавшим за лагерное строительство во Владивостоке. Правда, едва я переступил порог его квартиры, он честно признался: «Мандельштама не знаю…» Но оказался ценнейшим свидетелем: он первым рассказал мне о страшной холодной зиме 1938-1939 годов, когда возле лагерной больнички складировали трупы заключенных.
В те жуткие месяцы работники Учетно-распределительной части (УРЧ), санитары и похоронные команды едва справлялись с потоком умерших. Им в помощь подобрали бригаду санитарок из числа осужденных женщин. Со слезами на глазах, Алексей Петрович рассказывал, как переполненные телами телеги-грабарки выезжали из лагерных ворот, заключенные из похоронной команды сбрасывали тела в ров и присыпали тонким слоем земли. Именно Матвеев первым указал примерное место захоронений в ту зиму, когда умер Осип Мандельштам. «Это было совсем рядом с лагерем…»
А в декабре 1989 года я познакомился с Дмитрием Маториным, солагерником Осипа Мандельштама. Мы встретились в медсанчасти ленинградского Института физкультуры им. Лесгафта, где он продолжал трудиться, несмотря на преклонный возраст. Его память сохранила мельчайшие странички лагерного быта, имена заключенных, фамилии охранников и лагерного начальства. О Мандельштаме говорил скупо, укоряя журналистов, которые весьма часто переиначивают сказанное…
Он уточнил многие детали того дня (26 декабря, по его словам), когда вместе с напарником нес из барака в больничку носилки с еще живым Мандельштамом. Кожаное пальто поэта уже исчезло, на нем был куцый пиджачишко…
На мой вопрос, на каком расстоянии от лагерных ворот находилось в ту зиму братское захоронение, Маторин не задумываясь назвал цифру: около 700-800 метров.
Эпидемия
Мои собеседники независимо друг от друга утверждали: никаких мер по санобработке заключенных в те декабрьские дни не проводилось. Люди мерли «как мухи»… Начальство зашевелилось лишь поняв, что эпидемия тифа стала одолевать вольнонаемный персонал. А это уже угроза городу. Сразу появились лекарства, пересылка была полностью закрыта на карантин.
Подтвердили мои собеседники и данные Гидрометцентра, которые я получил много позже. За несколько дней до Нового года (и смерти поэта), 23-24 декабря, на Владивосток обрушился снегопад, продолжавшийся двое суток. Бушевала метель, порывы северного ветра достигали 24 м/с, температура — минус 17. По многим свидетельствам, приведенным Надеждой Мандельштам в «Воспоминаниях», после снегопада поэт уже не смог сойти с нар. На следующий день его унесли в переполненный лазарет, у обитателей которого не было ни единого шанса на жизнь.
Сейчас на месте пересылки, прямо на костях невинно убиенных, выстроились дома. Крохотный кусочек лагерной территории, где стоял 11-й барак, еще жив, но и его участь предрешена…
Диагноз
Согласно акту о смерти, Осип Эмильевич Мандельштам, 47 лет, умер 27 декабря 1938 года в 12 часов 30 минут. Причина смерти — «паралич сердца, а/к склероз». Этот диагноз тоже вызывает немало споров, и, по-моему, зря. Сдало сердце…
Остроэмоциональный, взрывчатый характер Осипа Мандельштама отмечали многие. Надежда Яковлевна вспоминала, что первый припадок с ее мужем случился в середине двадцатых годов («первый припадок, начало одышки») — тогда Осипу Эмильевичу «перекрыли кислород», отлучив от литературы. «К этому времени, — пишет она, — у О.М. начались сердечные боли и тяжелая одышка. Евгений Яковлевич (брат жены поэта) по этому поводу всегда шутил, что одышка О.М. болезнь не только физическая, но и «классовая».
После первого ареста Мандельштам собственноручно записал в анкете, что «сердце несколько возбуждено и ослаблено». В 1935м, уже в Воронеже, после медицинского обследования в клинике Воронежского обкома ВКП(б), психиатр вынес заключение об истощении его нервной системы. И далее — припадок стенокардии, отмеченный женой летом 1936 года, когда они шли в Воронежский «большой дом».
Потом, уже в Москве, 25 мая 1937 года новый приступ — после того, как поэт бесплодно добивался встречи с генеральным секретарем Союза писателей СССР Владимиром Ставским. «Из Союза [он] бросился в Литфонд, — вспоминает жена, — и там на лестнице с ним случился припадок стенокардии. Вызвали скорую помощь и доставили [его] домой, приказав лежать».
Состояние здоровья Осипа Мандельштама накануне ареста отметила и Анна Ахматова: «В последний раз я видела Мандельштама осенью 1937 года. Они (он и Надя) приехали в Ленинград дня на два. Время было апокалипсическое. Беда ходила по пятам за всеми нами. У Мандельштамов не было денег. Жить им было уже совершенно негде. Осип плохо дышал, ловил воздух губами».
Позже, работая с подлинными документами, яркий знаток жизни и творчества поэта, нынешний председатель Мандельштамовского общества Павел Нерлер обратил внимание на последнюю, уже из «Дела», фотографию Осипа Мандельштама — «отечное лицо сердечника».
В жутких условиях пересыльного лагеря болезнь обострилась; сердце не выдержало ни эмоциональных, ни физических перегрузок.
ПРЕДЧУВСТВИЕ
«И когда я усну, отслуживши…»
Заблудился я в небе — что делать?
Тот, кому оно близко, — ответь!
Легче было вам, Дантовых девять
Атлетических дисков, звенеть.
Не разнять меня с жизнью: ей снится
Убивать и сейчас же ласкать.
Чтобы в уши, в глаза и глазницы
Флорентийская била тоска.
Не кладите же мне, не кладите
Остроласковый лавр на виски,
Лучше сердце мое разорвите
Вы на синего звона куски…
И когда я усну, отслуживши,
Всех живущих прижизненный друг,
Он раздастся и глубже и выше —
Отклик неба — в остывшую грудь.
Воронеж, 9-19 марта 1937 г.
Протокол отождествления.
193[8] декабря м-ца 31 дня г. Владивосток.
«Я старший дактилоскоп ОУР РО УГВ УН НВД по «Дальстрою» Повереннов произвел сличение с отождествленными пальце-отпечатками снятых на дактокарте умершего з/к числящегося в санчасти ОЛП согласно ротной карточке под фамилией Мондельштам Осип Эмильевич с пальцеотпечатками на дактокарте зарегистрированной на имя Мондельштам Осип Эмильевич взятой из личного дела N 117794. Оказалось, что строение папилярных линий, узоров и характерных особенностей пальце-отпечатков по обоим сличаемым дактокартам между собой совершенно тождественны, обозначенные актоформулой 13/83495 [-] 17/73565 и принадлежат одному и тому же лицу».
Подпись.
Крепостной ров
РАНЕЕ ПО ТЕМЕ
До погребения тела умерших складывали справа от больницы штабелями — в ожидании описанной выше процедуры отождествления. Именно поэтому окончательный факт смерти Осипа Мандельштама и его солагерников был засвидетельствован только 31 декабря 1938 года. Подобная методика «проводов в последний путь» практиковалась во многих лагерях, где позволяли условия, особенно — на Севере и в Сиблаге. А «владивостокский опыт» более всего прижился на Колыме.
Все это подробно описано в воспоминаниях Александра Кривоногова, осенью 1938 года прибывшего в пересыльный лагерь Владивостока:
«Перед тем как захоронить, мертвецов поленницей складывали в карцер. Затем работник УРЧ (учетно-распределительной части. — Авт.) надевал на шею каждому бирку с основными записями анкетных данных: ФИО, год рождения, статья, срок. Трупы «были окоченевшими, снять отпечатки пальцев было невозможно. Для этой процедуры их «размораживали», и пальцы принимали мастику, оставляя отпечатки на специальной карточке, именуемой «архив-3».
После снятия отпечатков похоронная команда увозила их трупы к траншеям… «Бывали случаи, — вспоминает Кривоногов, — когда при списании заключенного в «архив-3″ находили неточность отпечатков пальцев. Тогда место захоронения раскапывали и по биркам проверяли заново». Именно поэтому тело Осипа Мандельштама вместе с телами других заключенных не сразу было предано земле. Лишь в начале января 1939 года они были погребены в старом крепостном рву.
Предчувствие не обмануло поэта, когда-то написавшего: «Я в львиный ров, как в крепость погружён…»
Но до этого ему и тысячам других мучеников предстояло пройти последнюю страшную экзекуцию. Перед выездом за ворота каждого лежавшего на телеге-грабарке мертвого зэка били деревянной колотушкой по черепу — не дай бог, если залег живой! Об этом написал мне бывший заключенный Петр Яхновецкий. А Дмитрий Маторин свидетельствовал, что на выезде из зоны мертвым прокалывали голову специальными пиками — «для верности»…
P.S. В пересыльном лагере Владивостока великий русский поэт Осип Мандельштам пробыл 76 суток — со среды 12 октября до вторника 27 декабря 1938 года.
Иллюстрация к статье:
Обсуждение