Иногда бывает, что для создания чего-то очень хорошего и правильного не хватает маленькой, но существенной детали. Она должна быть, но ее нет. В таком случае можно ее придумать и, например, вдохновить целый народ на возрождение национального самосознания. Именно так и произошло в Чехии на рубеже XVIII—XIX веков.
Общеевропейский процесс образования национальных идентичностей в конце XVIII века застал все славянские народы, за исключением русских, под иноземным владычеством — турецким, австрийским и прусским. Пожалуй, самым плачевным было положение Чехии: она находилась под властью австрийских Габсбургов уже почти два столетия, и все это время в стране продолжалось насильственное онемечивание.
Пражский университет был одним из лучших в Европе, но преподавали там по-немецки, и не существовало собственно чешской науки и собственно чешского образования. Чехию называли «консерваторией Европы» за первоклассную исполнительскую школу, но не существовало собственно чешской музыки. Практически не существовало самобытной чешской литературы, искусства — вообще чешской культуры. Чешский язык не преподавали в школе, книг на нем не издавали, он сохранился лишь в деревне — горожане даже в домашнем обиходе перешли на немецкий.
Филолог Йозеф Добровский (1753—1829), которому предстояло основать научную славистику, с детства говорил по-немецки, а чешский освоил лишь подростком. Родным языком он поначалу занимался как «уходящей натурой». Добровский исследовал древние рукописи, реконструировал старославянский язык, искал прародину славян и учил юных энтузиастов чешскому, но не ожидал, что на нем появится современная литература, преподавание, наука.
Просветители, подобные Добровскому, появились на рубеже XVIII—XIX веков и у других славянских народов. Например, в Вене работали словенец Ерней Копитар и серб Вук Караджич — они издавали грамматики своих языков, древнейшие рукописи и собрания фольклора. Это общеславянское движение получило говорящее название «будители».
Славяне на протяжении всей своей истории помнили о своем родстве. «Будители» возлагали большие надежды на Россию — единственную славянскую империю. Издание в 1800 году графом Алексеем Мусиным-Пушкиным «Слова о полку Игореве» было для них событием исключительной важности — доказательством древности и величия славянской культуры. Тот же Добровский был одним из первых исследователей «Слова». Подозрения, что этот памятник — подделка в оссиановском духе, «будители» отвергали едва ли не с большим негодованием, чем даже русские.
Издания Мусина-Пушкина, Караджича и т.п., кроме восторга, вызывали у чешских «будителей» и некоторую зависть: они не могли предъявить ни собственных древних письменных памятников, ни богатой фольклорной традиции.
Все изменилось в 1817 году…
Открытие
Среди учеников Йозефа Добровского, «будителей» второго поколения — уже не рассудочных просветителей, а страстных романтиков — выделялся молодой человек по имени Вацлав Ганка. В сентябре 1817 года он объявил, что нашел в церкви городка Двур-Кралове-над-Лабем (Королевин двор на Эльбе) на севере Чехии пергаментную рукопись XIII века, содержащую четырнадцать эпических и лирических песен. В них рассказывалось о битвах древних чехов с «полянами свирепыми» (поляками), со «злой ратью» немцев, с «дикими татарами». В частности, песня «Ярослав» описывала победу чехов над татарами при Оломоуце в 1241 году — прежде неизвестный ключевой эпизод, остановивший татарское нашествие на Европу.
Находка произвела сенсацию. Чехи торжествовали: теперь и у них был памятник, который можно поставить рядом со «Словом о полку Игореве». В 1818 году в Праге открылся Чешский национальный музей, и рукопись, обнаруженная Ганкой (по месту находки ее назвали Краледворской), стала его самым ценным экспонатом.
При открытии музея бургграф Чешского королевства (попросту говоря, наместник габсбургской короны в Чехии) Франтишек Коловрат поднес ему в дар еще одну исключительно ценную рукопись — два листка пергамента с фрагментами какой-то старочешской поэмы. Ее главной героиней была Любуша (она же Либуше) — легендарная княжна, славная своей мудростью. Древнейшая чешская летопись — хроника Козьмы Пражского — рассказывала, что Любуша, унаследовав власть после смерти своего отца Крока, вышла замуж за пахаря Пржемысла, и от их союза пошла первая чешская королевская династия. Обнаруженная поэма, датируемая VIII—IX веками, повествовала о том, как Любуша, еще будучи правительницей-девицей, разбирала тяжбу своих братьев из-за наследства, основываясь на старославянском родовом праве. По словам бургграфа, он получил рукопись по почте, а в приложенном к ней анонимном письме сообщалось, что ее нашли в каком-то домашнем архиве. Впоследствии выяснилось, что она происходит из библиотеки замка Зелена Гора на западе Чехии, и с тех пор за ней закрепилось название Зеленогорской.
В течение нескольких последующих лет библиотека Национального музея, хранителем которой стал Ганка, пополнилась еще несколькими древними письменными памятниками. Они были великолепны и в качестве литературных произведений, и в качестве исторических источников. В середине XIX века великий русский историк Сергей Соловьев, описывая старославянское родовое право, опирался главным образом на Зеленогорскую рукопись («Любушин суд»). Битва при Оломоуце стала излюбленным сюжетом чешских поэтов и живописцев. Основатель чешской композиторской школы Бедржих Сметана написал по мотивам Зеленогорской рукописи оперу «Любуша». Старочешские песни очень быстро перевели на основные европейские языки.
Рукописи (их обычно так и называли — Рукописи, с прописной буквы) стали сердцем чешского национального возрождения. Вацлав Ганка и сподвижники, которые их отыскивали, хранили, издавали и исследовали, стали национальными героями Чехии. В XIX веке сформировался чешский литературный язык (очищая его от многочисленных немецких заимствований, «будители» восстанавливали исконные слова и формы по образцу русского — самого архаичного из славянских языков). Расцвела чешская наука, чешская литература, чешская музыка. Поднялось национально-освободительное движение, и даже жестокое подавление Габсбургами революции 1848 года не истребило его.
Немаловажно было то, что Рукописи имели очевидную антинемецкую направленность: в Краледворской содержались упреки в адрес немцев, которые уклонялись от борьбы с татарами; в Зеленогорской Любуша отвергала немецкие законы (в частности, право майората — наследования от отца к старшему сыну и разделение рода на линии) в пользу исконных славянских (в частности, сеньорат — сохранение единства рода и родовой собственности при верховенстве старейшины).
Разговоры о подложности Рукописей стали ходить сразу после их обнародования. Для пробудившегося чешского самосознания они были оскорбительны и исключительно болезненны. Тем больше был скандал, когда такие разговоры затеял Йозеф Добровский, достопочтенный наставник «будителей».
Нас возвышающий обман
Когда Зеленогорская рукопись поступила в собрание Национального музея, Добровский пристально изучил ее и сразу заявил, что она поддельная. Правда, столь категоричен он был лишь в частной переписке. В публикациях ученый ограничивался осторожными сомнениями, которые не распространялись на первую и главную из Рукописей — Краледворскую. Но и этого хватило, чтобы патриарха на старости лет «будители» стали песочить как «славянствующего немца», святотатца и, с позволения сказать, национал-предателя. Добровский умер в 1829 году, так и не дав развернутой аргументации своих сомнений — то ли за недосугом, то ли не желая отнимать у соотечественников столь важный объединяющий символ.
В 1835 году, после выхода очередного многоязычного издания Рукописей, другой патриарх, Ерней Копитар, позволил себе высказать сомнения в подлинности уже не только Зеленогорской и прочих, но и Краледворской рукописи. Против Копитара выступили двое ярчайших представителей «будительской» молодежи — чех Франтишек Палацкий и словак Павел Шафарик. Они выдвинули все важнейшие аргументы в пользу подлинности Рукописей: палеографический — они написаны на достоверно древнем пергаменте и достоверно древним почерком; историко-филологический — их содержание, форма, жанр вписываются в достоверно древнюю литературную и летописную традицию; наконец, лингвистический — они написаны достоверно древним языком, в чем легко убедиться, сопоставив их с известными старославянскими и, например, древнерусскими текстами. Что же касается сомнений Копитара, их Палацкий и Шафарик объясняли, во-первых, завистью словенца к чехам, а во-вторых, его возможными связями с австрийскими властями, которые были прямо заинтересованы в развенчании культа Рукописей и подрыве основ чешского национального движения.
Эта полемика закончилась триумфом Палацкого и Шафарика, их работа стала классикой славистики, и подлинность Рукописей считалась окончательно установленной. Вацлав Ганка оставался хранителем библиотеки Национального музея до конца жизни, отвергнув несколько весьма заманчивых предложений о трудоустройстве, в частности от Российской академии наук. К нему в Прагу как в паломничество ездили Николай Гоголь, Петр Вяземский, Иван Тургенев, Иван Аксаков — крупнейшие русские писатели и мыслители первой половины и середины XIX века.
Однако в 1850-е годы новые исследования одной из Рукописей — «Любовной песни короля Вацлава» — принесли неожиданные результаты. Она представляла собой палимпсест, то есть текст был написан поверх смытого более древнего (в средние века пергамент стоил очень дорого, и это было обычное дело). Реконструировав первоначальный текст, эксперты убедились, что он написан в XV веке, тогда как «Песнь», судя по почерку и языку, должны была быть написана в XII.
На обороте «Любовной песни» было написано стихотворение «Олень», известное по Краледворской рукописи, поэтому разоблачение поставило под удар и ее. В 1858 году в пражской немецкоязычной газете «Богемский вестник» появилась статья, в которой все Рукописи, включая Краледворскую, провозглашались подделками, причем их создателем прямо назывался Ганка.
Пожилой Ганка подал на газету в суд и — выиграл. Подлинность Рукописей была теперь подтверждена не только научно, но и юридически. В 1861 году бессменный хранитель библиотеки Национального музея умер с ореолом борца за правду и за чешское национальное достоинство.
Бесславный конец
После кончины Ганки исследователи начали разбирать библиотеку, которая без малого сорок лет находилась в полной власти «будителя». Обнаружилось, что едва ли не на каждой древней рукописи, которая там хранилась, имелись не просто пометки его рукой (что было в ту пору в порядке вещей), а самые настоящие правки: Ганка переделывал тексты, вымарывая или добавляя целые пассажи, заполнял пустые листы собственными сочинениями на старочешском. Это касалось не только Рукописей, а всего обширного музейного собрания.
Труд доказательного разоблачения Рукописей взял на себя в 1879 году русский академик Владимир Ламанский, один из крупнейших славистов XIX века. Его аргументы были преимущественно историко-филологическими и лингвистическими. Он признавал выдающуюся компетентность Ганки как фальсификатора, его блестящее владение и древней техникой письма, и древним языком. Однако ко времени Ламанского славистика накопила множество сведений, которые не могли быть известны Ганке, и в его творении обнаружились лексические и грамматические ошибки, которых прежде не замечали. Кроме того, общий прогресс исторической науки не оставлял сомнений, что национальный дух и очевидный антигерманизм Рукописей — это явный анахронизм (средневековье не знало национальной идентичности).
Ламанский и другие разоблачители указали многие образцы, на которые ориентировался фальсификатор: «Слово о полку Игореве», народная поэзия сербов (собрание Вука Караджича) и русских (собрание Михаила Чулкова), подлинная старочешская литература (в том числе хроника Козьмы Пражского) и т.д. Пристально изучив обстоятельства, при которых были найдены все Рукописи, ученые выяснили, что все они происходили из одного узкого (четыре-пять человек) кружка «будителей» во главе с Ганкой.
Подделка была выполнена на высочайшем уровне. Ганка воспользовался подлинным древним пергаментом, вероятно вырванным из какой-то старой книги. Чернила были изготовлены по старинному рецепту. Ганка допустил лишь один промах: для синей буквицы Краледворской рукописи он использовал берлинскую лазурь — краску, изобретенную лишь в начале XVIII века. Это установил химический анализ, проведенный под влиянием разоблачения Ламанского. Старочешский язык Ганка сымитировал с высочайшей для своего времени точностью, учитывая все достижения научной реконструкции славянских языков по состоянию на 1817 год.
В 1883 году ученый и философ Томаш Масарик основал в Праге журнал «Атенеум», в котором развернул самую настоящую кампанию против Рукописей. «Великое не может быть великим, если оно лживо», — провозглашал Масарик. Он признавал, что Рукописи сыграли важную роль в чешском национальном возрождении, но теперь, когда чешское общество созрело и возмужало, ему не следует искать опоры в подделках. Лингвист Ян Гебауэр, палеограф Ярослав Голл и другие единомышленники Масарика в статьях в «Атенеуме» уточняли и развивали аргументацию Ламанского и других критиков Рукописей. Научная полемика была исчерпана уже в 1880-е годы, а к началу ХХ века чехи справились с тяжелой национальной травмой потери Рукописей в качестве объединяющего символа.
Разоблачение Рукописей подорвало многие исторические представления, успевшие укорениться в науке. Пошатнулась теория родового права, на которой в значительной степени была основана вся концепция древнерусской истории Сергея Соловьева, так что его ученику Василию Ключевскому пришлось реконструировать древнерусское родовое и наследственное право фактически заново. А уж выдуманная Ганкой битва чехов с татарами при Оломоуце кочевала из одного исторического сочинения в другое так долго, что угодила даже в Большую советскую энциклопедию (третье издание 1969—1978 годов).
Как это часто бывает, разоблачение подделки оказалось плодотворно для науки: оно потребовало усовершенствования лингвистических и историко-филологических методов и безупречной аргументации. В случае с Рукописями разоблачение еще и помогло оздоровить чешское общество, избавить его от исторических комплексов. После провозглашения независимости Чехословакии в 1918 году ее первым президентом стал один из главных разоблачителей — Томаш Масарик.
Иллюстрация к статье:
Обсуждение